две красные бумажки.
— Спасибо. Я отдам, — так же тихо ответил несчастный.
— Ну-ну, — саркастически откликнулся Енох. — Очевидно, вы собираетесь рассчитаться со мной, когда вернёте себе право на наследство Турн-унд-Таксисов. Вот только интересно, как вы собираетесь это сделать? Как собираетесь выехать отсюда и, если даже это получится, как собираетесь доказывать, что вы — это вы? Или вы считаете пожизненное пребывание в сумасшедшем доме в вашем родном Регенсбурге с записью в медкарте «Выдаёт себя за князя Турн-унд-Таксиса» достойным финалом, к которому стоит стремиться потомку такого славного рода?
Енох подвинул к столу единственное кресло, внимательно осмотрел, брезгливо смахнул несколько кошачьих шерстинок и удобно расположился в нём, вытянув длинные ноги в начищенных туфлях.
— Я надеялся, что у вас есть что-то в запасе из ваших чудесных камер. Что вы что-то придумаете, Енох. Вы столько лет этим занимаетесь, неужели вы не разработали что-нибудь новое? Вы же не только развлекались полторы сотни лет?
— А… так вы надеялись на меня, мой бесполезный компаньон. Да, конечно, я, в отличие от вас, не сидел без дела все эти годы! Но всё, что было наработано, осталось там, в Европе. Я же рассказывал, как я быстро и не по своей воле оказался здесь, в СССР. Хорошо, что там оно надёжно спрятано, и надеюсь, я ещё всё это верну.
— Ну, вы могли бы это повторить. Здесь. Сейчас. И, может, это помогло бы нам вернуть вашу камеру.
— Повторить? — Енох выпрямился в кресле. — Магия, Макс, это не наука. В ней невозможно полностью повторить то, что сделано однажды. Каждый раз уникален. Вот в этом-то и была ошибка многочисленных алхимиков, пытавшихся по разным гримуарам 2, начитавшись какой-нибудь очередной «Чёрной курочки» 3, добывать золото и философский камень. Один раз получилось, и он радостно бежит к покровителю, мол, сделал, сделал! А повторить — никак. Вот потому они в большинстве на плахе, а то и на костре и заканчивали.
— А у вас получилось сделать золото? — тусклые глазки Макса вспыхнули.
— Нет. Да я и не старался. Мне это было неинтересно. Это ваш жадный предок, Макс, всё мечтал о горах золота, хотя и так был совсем не беден. А я… Меня интересовали только мои опыты, знания и бессмертие, а деньги… Когда я расстался с вашим прадедушкой, или кем он там вам приходится, и лишился финансовой поддержки… Ну что ж… Я нашёл способ, как и без него получать столько, сколько мне требуется.
— Какой способ? — Макс был само внимание.
— Макс, я вас не узнаю. Что с вами случилось? Вы стали так меркантильны и скучны. Зачем вам деньги? Что вы станете здесь, в этой стране, с ними делать? Перейдёте с паршивого портвейна на плохой коньяк? Хорошего вы же в любом случае не найдёте.
— Прекратите! — взвизгнул Макс. — Прекратите надо мной издеваться! Я понимаю, что вам это доставляет удовольствие, и это одно из ваших немногих развлечений, но хватит!
— Успокойтесь, мой вынужденный друг. Я вовсе над вами не издевался, но вы правы в одном — скучно. И найти что-то смешное в нашем с вами нынешнем положении вовсе не лишнее. А что касается денег, то вы меня действительно удивляете. Вы ведь были таким меценатом в своё время — пока были богаты. Вы ведь всяким «зелёным» деньги давали, даже, насколько я выяснил, гринписовцев финансировали.
— Да! Давал и буду давать, когда получу своё состояние обратно, — голос Макса звучал всё выше.
— То есть у вас имеются какие-то идеалы? — заинтересовался Енох. — Неужели вы всё-таки цените хоть чью-то жизнь? Котиков всяких… китов, дельфинов, но не человеческую? — он явно развлекался, дразня Макса.
— Почему это вы решили, что я не ценю человеческую жизнь? — Макс был уже на грани истерики.
— Ну, судя по тому, как легко вы решили расправиться с нашим общим приятелем Мазиным, его жизнь вы определённо ценили ниже кошачьей.
Макс попытался что-то ответить, но Енох жестом остановил его и резко сменил тон.
— Ладно. Поразвлекались, и хватит. К делу, Макс. Кстати, я так и не могу решить для себя, как мне лучше вас называть — Михаилом или Максом? На Михаила вы не тянете, а Максом не выглядите, — Енох снова не удержался и фыркнул.
— Зовите лучше Максом, — заметно скиснув, грустно ответил тот. — Так я хоть не забуду, кто я такой.
— Ладно, Макс, не грустите. Мы доберёмся и до Мазина, и до камеры. Никуда он от нас не денется, — уверенно сказал Енох.
— Ну да. А он сменит к тому времени тело, и где мы его будем искать? — уныло парировал Макс.
— Он будет тянуть до последнего. Слишком сладкая у него жизнь, по сравнению с той, которую он вёл здесь. В вашем фамильном замке что ж не жить? Я хорошо его помню. — Енох мечтательно улыбнулся, а Макс загрустил ещё больше. — А если и решит перебраться, то наверняка переведёт на это новое тело всё состояние — или по завещанию, или по дарственной, и мы будем наверняка знать, в кого он переместился. Так что не грустите, Макс, найдём. Но надо торопиться. Мы не молодеем, и здоровья не прибавляется.
— Ну да, — добавил Макс. — А он-то здоровенький будет.
— Почему? — не понял Енох.
— Так у него же там ещё одна ваша камера, «Далет», которая у меня в замке осталась.
— Тем более. Значит, вы получите ваше тело назад в полной сохранности, — засмеялся Енох. — Ладно. Давайте к делу. Слушайте внимательно, Макс. Мне нужно, чтобы вы нашли и раздобыли мне — неважно как: выпросили, купили, украли — следующие предметы…
Раз в неделю, обычно по субботам, в свободный от дежурства день, Зиновий Аронович вдвоём со старым приятелем, капитаном угрозыска Лёнькой Фоминым, ходил в баню. Оба жили неподалёку от площади Мужества, оба были страстными парильщиками, и поэтому к восьми утра, к первому, свежему пару оба уже стояли у дверей бани №13 — с вениками, шапками, рукавицами и, конечно, с пивом. Нахлестав друг друга распаренными в тазу дубовыми, не покупными, а лично нарезанными за городом вениками, сделав по три захода на верхнюю полку парилки, на которой и привыкшие к адской жаре черти не выдержали бы и минуты, приятели сидели в раздевалке, завернувшись в простыни, пили из бутылок пиво и блаженствовали, когда по залу прошёл человек, сильно заинтересовавший Зиновия Ароновича.
— О! Так вот он куда устроился, — сказал Зиновий приятелю, указав на ничем не примечательного, среднего роста мужчину лет сорока пяти в белом халате банного работника. Вид у мужчины был довольно потёртый и неухоженный. Давно не стриженные тёмные с заметной сединой волосы, трёхдневная щетина, мешки под глазами, безвольно поникшие плечи и швабра в руках — все приметы опустившегося неудачника были при нём. — Это мой бывший пациент. Одна общая знакомая, да ты должен её помнить, Машка Селезнёва из параллельного класса, привела его ко мне. Это было года с два назад. Она тогда была его подругой. Потом они, кажется, разошлись. Так вот, интересный случай. — Зиновий Аронович поёрзал, устраиваясь поудобнее на жёсткой банной скамейке, и отхлебнул ещё «Жигулёвского».
— Жил себе ничем не примечательный человечек. Обычный, заурядный, рядовой инженер, никаких наследственных болезней не зафиксировано, ни на что никогда не жаловался, в медкарте в его районной поликлинике, кроме больничных по ОРЗ, ничего нет. И вдруг происходит странная история: человек теряет память — частичная, избирательная амнезия. Он помнит, как его зовут, где он живёт, — и всё. Он не узнает знакомых, не помнит, где работает, полностью утратил все профессиональные знания, полученные в институте, не может вспомнить ничего из своего детства, не знает даже, как пользоваться общественным транспортом, — как будто та часть мозга, где эти данные хранились, полностью заблокирована или стёрта. Но при этом совершенно здраво рассуждает, пишет, читает, запоминает новую информацию! Поразительная история, я даже аналогов найти в литературе не смог.
— И что ты сделал? — заинтересовался Лёнька. —
